таких принцесс в старинных пьесах в конце сжигали на кострах
Кёльн
Играет.
Круглое солнце над головой, шумная ярмарка за углом. Живая, яркая, третья за последний месяц. Кёльн отмечает лето вином и закусками, Кёльн празднует осень едой и музыкой, Кёльн влетает в зиму на крыльях своего первого карнавала, только чтобы в феврале перепрыгнуть на крылья второго, и потом уже, к марту, с лёгким сердцем зазвать к себе весну, которой только дай повод. Кёльн добродушный весельчак, которому не сидится на месте, он никогда не скучает и очень, очень редко молчит.
Я отворачиваюсь.
Старательно обхожу стороной ярмарку и иду дальше, к реке. Люди всё чаще вызывают у меня лёгкое, но стойкое раздражение, особенно когда их много, особенно сквозь огромные толпы приходится продираться одной. С рекой договориться как-то проще.
Задумавшись, заворачиваю за угол и застываю, увидев перед собой магазин игровой ролевой одежды. Вот оно, здесь, прямо рядом с домом, буквально в двух шагах от меня! Маги, разбойники, воины и короли смотрят с витрины и совершенно недвусмысленно намекают на непосредственную близость единомышленников, таких же, как я. Серьёзно? Подхожу ближе, читаю буклетики, заткнутные за стеклянное окошко на двери: «Фантастическое хобби», «Попади в Средневековье», «Вступи в игру».
Да вы что, ребята. Так не бывает
- Ну, я бы хотел тебе нравиться, - как бы невзначай говорит мне Кёльн, пока я ещё не успела опомниться. – Наверное. Иногда.
Зажмуриваюсь, вздыхаю в ответ: - Я знаю.
И ухожу обратно к реке.
«Этот город сводит меня с ума», - усмехается прекрасная Джесси, пока мы сидим в ближайшей к работе итальянской забегаловке, и указывает взглядом на группу молодых мужчин, в эту самую минуту чинно идущих по тротуару в бело-красных костюмах офицеров – в традиционном наряде зимнего карнавала (разговор в июне). Я провожаю весельчаков долгим взглядом, вежливо улыбаюсь и отвечаю коллеге уклончиво:
«Меня тоже».
Очаровательные дома, уютные кафешки, благоухающие пекарни, чистые трамваи, душевные песни, бесконечные танцы (потому что выходной, потому что тепло, потому что почему бы нет), обожающие свой город и легко идущие на контакт люди, а на фоне всего этого человеческого, суетного, муравьиного – серый, спокойный Рейн.
Осколок вечности в нашем пряничном королевстве.
Разве может быть нужно что-то ещё?
Нет ответа.
- Почему ты меня не любишь? – иногда спрашивает Кёльн немного грустно, но, в общем-то, без надрыва. Он не то что бы в меня влюблен, просто по привычке пытается понравиться – ненавязчиво, как старается понравиться всем, кто в нём живет. Славый город, весь в ниточках света. Легко зовёт, легко прощается, никого никогда не держит.
Честно задумываюсь над ответом.
- Потому что это нелюбовь, - говорю просто, мысленно разводя руками. – Ты прости меня. – И, помешкав, добавляю важное. – Не старайся.
«Ну, всё как с людьми», - смеётся кто-то на немецком за моей спиной - возможно, сам город.
Не оборачиваясь, смеюсь в ответ.
О, да, Кёлле. Всё как с людьми.
Франкфурт
Отзывается.
- Здравствуй, страшный серый зверь, ужас всех окрестных жителей! - машу рукой, ещё даже не сойдя с поезда. - Как я по тебе скучала!
- Вот ненормальная, - ворчит страшный серый зверь, непривычный к словам любви. Не зная толком, что дальше делать, он всегда включает мне солнце, чьи лучи скользят потом по окнам огромных небоскребов, путаются в ветвях редких деревьев и ласково щекочут мне лицо.
Я улыбаюсь.
Центр немецкого капитализма, - потруниваю я, - чудовище от слова «чудо». Люблю-не могу.
Прекрати евро ради, - бурчит центр капитализма, всё же слегка смущаясь. – Скажи спасибо, что ты в моём метро нечастно ездишь, а то бы сразу того... протрезвела. Кстати, чем болтать мне тут, иди лучше это... вина попей.
Да не вопрос, милый, не вопрос.
Берлин
Насмехается.
То я тебе нравлюсь, то ты меня ненавидишь, то я тебе страшное чудовище, то причудливый сказочный принц. Ты уж определись, девочка, определись скорее, а то Чёрная Рука капитализма уже идёт к тебе, идёт-грядёт к тебе, не может остановиться.
- Не дави на меня, дурак, - огрызаюсь я всем своим существом, мрачно топоча под дождём в незнакомом парке. – А то так определюсь, сам не рад будешь.
- Я в страш-ном ужасе, - немедленно отвечает Берлин с издёвкой. – Я весь дрожу.
Был бы человеком, подрались бы давно.
«В городе Берлине», - бормочу я себе под нос, вспоминая человека по имени Эдо Ланг, куда лучше меня умеющего видеть правду, - «джинны поют по ночам свои молитвы, никого не боясь. Джинны живут здесь не первый год и давно чувствуют себя как дома. С наступлением темноты их тягучие голоса раздаются из распахнутых окон жилых домов и рекой разливаются по улицам, путаясь в кустах и под ногами трусливых туристов. А вот местные жители, видавшие и не такое, даже бровью не ведут, и только порой, в порыве редкого добродушия, небрежно машут рукой со словами «свободен, свободен!» - и тогда джинн, чья молитва в тот момент звучит ближе всего, вдруг замолкает, смотрит на свои дымчатые руки и понимает, что может лететь, куда глаза глядят».
Здесь – никаких цепей.
«В городе Берлине», - упорно продолжаю я, сидя на кухне и запивая рис сладким ликёром, - «драконов любят больше, чем их сокровища.
Сокровища можете забирать себе, - снисходительно фыркают местные жители, - а нам скучно даже смотреть на их блеск. Забирайте и везите сразу во Франкфурт - зачем-то же нужен этот мордор, местная империя зла. И рыцари ваши пусть тоже сразу туда едут и хоть утопятся в злате – нам, честно сказать, наплевать. Но если придёте сюда убивать наших драконов, голова ваша мигом полетит с плеч. Почему? Потому что драконы – наши друзья. Потому что мы вас – предупредили».
Потому что здесь – так.
«В городе Берлине», - очень быстро понимаю я, стоя в вагоне метро по направлению к вокзалу, - «не любят много думать о будущем. О каком будущем может идти речь, когда даже не знаешь, о чем завтра будешь видеть сны?»
Здесь – никогда не знаешь.
«У города Берлина, - вздыхаю я, запрыгивая в поезд обратно домой, - вздорный характер и очень сложная внутренняя жизнь. И мы пока ещё не совсем друзья».
Но это, может быть, ненадолго.
Играет.
Круглое солнце над головой, шумная ярмарка за углом. Живая, яркая, третья за последний месяц. Кёльн отмечает лето вином и закусками, Кёльн празднует осень едой и музыкой, Кёльн влетает в зиму на крыльях своего первого карнавала, только чтобы в феврале перепрыгнуть на крылья второго, и потом уже, к марту, с лёгким сердцем зазвать к себе весну, которой только дай повод. Кёльн добродушный весельчак, которому не сидится на месте, он никогда не скучает и очень, очень редко молчит.
Я отворачиваюсь.
Старательно обхожу стороной ярмарку и иду дальше, к реке. Люди всё чаще вызывают у меня лёгкое, но стойкое раздражение, особенно когда их много, особенно сквозь огромные толпы приходится продираться одной. С рекой договориться как-то проще.
Задумавшись, заворачиваю за угол и застываю, увидев перед собой магазин игровой ролевой одежды. Вот оно, здесь, прямо рядом с домом, буквально в двух шагах от меня! Маги, разбойники, воины и короли смотрят с витрины и совершенно недвусмысленно намекают на непосредственную близость единомышленников, таких же, как я. Серьёзно? Подхожу ближе, читаю буклетики, заткнутные за стеклянное окошко на двери: «Фантастическое хобби», «Попади в Средневековье», «Вступи в игру».
Да вы что, ребята. Так не бывает
- Ну, я бы хотел тебе нравиться, - как бы невзначай говорит мне Кёльн, пока я ещё не успела опомниться. – Наверное. Иногда.
Зажмуриваюсь, вздыхаю в ответ: - Я знаю.
И ухожу обратно к реке.
«Этот город сводит меня с ума», - усмехается прекрасная Джесси, пока мы сидим в ближайшей к работе итальянской забегаловке, и указывает взглядом на группу молодых мужчин, в эту самую минуту чинно идущих по тротуару в бело-красных костюмах офицеров – в традиционном наряде зимнего карнавала (разговор в июне). Я провожаю весельчаков долгим взглядом, вежливо улыбаюсь и отвечаю коллеге уклончиво:
«Меня тоже».
Очаровательные дома, уютные кафешки, благоухающие пекарни, чистые трамваи, душевные песни, бесконечные танцы (потому что выходной, потому что тепло, потому что почему бы нет), обожающие свой город и легко идущие на контакт люди, а на фоне всего этого человеческого, суетного, муравьиного – серый, спокойный Рейн.
Осколок вечности в нашем пряничном королевстве.
Разве может быть нужно что-то ещё?
Нет ответа.
- Почему ты меня не любишь? – иногда спрашивает Кёльн немного грустно, но, в общем-то, без надрыва. Он не то что бы в меня влюблен, просто по привычке пытается понравиться – ненавязчиво, как старается понравиться всем, кто в нём живет. Славый город, весь в ниточках света. Легко зовёт, легко прощается, никого никогда не держит.
Честно задумываюсь над ответом.
- Потому что это нелюбовь, - говорю просто, мысленно разводя руками. – Ты прости меня. – И, помешкав, добавляю важное. – Не старайся.
«Ну, всё как с людьми», - смеётся кто-то на немецком за моей спиной - возможно, сам город.
Не оборачиваясь, смеюсь в ответ.
О, да, Кёлле. Всё как с людьми.
Франкфурт
Отзывается.
- Здравствуй, страшный серый зверь, ужас всех окрестных жителей! - машу рукой, ещё даже не сойдя с поезда. - Как я по тебе скучала!
- Вот ненормальная, - ворчит страшный серый зверь, непривычный к словам любви. Не зная толком, что дальше делать, он всегда включает мне солнце, чьи лучи скользят потом по окнам огромных небоскребов, путаются в ветвях редких деревьев и ласково щекочут мне лицо.
Я улыбаюсь.
Центр немецкого капитализма, - потруниваю я, - чудовище от слова «чудо». Люблю-не могу.
Прекрати евро ради, - бурчит центр капитализма, всё же слегка смущаясь. – Скажи спасибо, что ты в моём метро нечастно ездишь, а то бы сразу того... протрезвела. Кстати, чем болтать мне тут, иди лучше это... вина попей.
Да не вопрос, милый, не вопрос.
Берлин
Насмехается.
То я тебе нравлюсь, то ты меня ненавидишь, то я тебе страшное чудовище, то причудливый сказочный принц. Ты уж определись, девочка, определись скорее, а то Чёрная Рука капитализма уже идёт к тебе, идёт-грядёт к тебе, не может остановиться.
- Не дави на меня, дурак, - огрызаюсь я всем своим существом, мрачно топоча под дождём в незнакомом парке. – А то так определюсь, сам не рад будешь.
- Я в страш-ном ужасе, - немедленно отвечает Берлин с издёвкой. – Я весь дрожу.
Был бы человеком, подрались бы давно.
«В городе Берлине», - бормочу я себе под нос, вспоминая человека по имени Эдо Ланг, куда лучше меня умеющего видеть правду, - «джинны поют по ночам свои молитвы, никого не боясь. Джинны живут здесь не первый год и давно чувствуют себя как дома. С наступлением темноты их тягучие голоса раздаются из распахнутых окон жилых домов и рекой разливаются по улицам, путаясь в кустах и под ногами трусливых туристов. А вот местные жители, видавшие и не такое, даже бровью не ведут, и только порой, в порыве редкого добродушия, небрежно машут рукой со словами «свободен, свободен!» - и тогда джинн, чья молитва в тот момент звучит ближе всего, вдруг замолкает, смотрит на свои дымчатые руки и понимает, что может лететь, куда глаза глядят».
Здесь – никаких цепей.
«В городе Берлине», - упорно продолжаю я, сидя на кухне и запивая рис сладким ликёром, - «драконов любят больше, чем их сокровища.
Сокровища можете забирать себе, - снисходительно фыркают местные жители, - а нам скучно даже смотреть на их блеск. Забирайте и везите сразу во Франкфурт - зачем-то же нужен этот мордор, местная империя зла. И рыцари ваши пусть тоже сразу туда едут и хоть утопятся в злате – нам, честно сказать, наплевать. Но если придёте сюда убивать наших драконов, голова ваша мигом полетит с плеч. Почему? Потому что драконы – наши друзья. Потому что мы вас – предупредили».
Потому что здесь – так.
«В городе Берлине», - очень быстро понимаю я, стоя в вагоне метро по направлению к вокзалу, - «не любят много думать о будущем. О каком будущем может идти речь, когда даже не знаешь, о чем завтра будешь видеть сны?»
Здесь – никогда не знаешь.
«У города Берлина, - вздыхаю я, запрыгивая в поезд обратно домой, - вздорный характер и очень сложная внутренняя жизнь. И мы пока ещё не совсем друзья».
Но это, может быть, ненадолго.